ночь над корсикой

Теперь, как вы знаете, запрещено оскорблять чувства верующих. То есть, не веру, а чувства верующих.
Иным словом, довольно взять справку в храме или общине, что вы верующий и — оба-на, — ваши чувства — любые — под надёжной охраной закона!
Набросаем краткий список чувств верующих: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус, чувство прекрасного (оно же "эстетический вкус"), чувство локтя, а также: амбивалентность, антипатия, благодарность, благоговение, вдохновение, вина, влечение, влюблённость, враждебность, возмущение, жалость, желание, интерес, искушение, зависть, любовь, надежда, нежность, ненависть, неприятие, несчастье, отвращение, отчаяние, презрение, пренебрежение, привязанность, равнодушие, раздражение, разочарование, раскаяние, ревность, симпатия, скорбь, сомнение, спокойствие, страсть, страх, стыд, трепет.
То есть, верующий, предположим, прямо сейчас испытывает чувство прекрасного, а вы, ничего не подозревая: "Передайте за проезд!".
Или для примера, верующий охвачен чувством враждебности лично к вам, а вы такой к нему с распростёртыми объятиями: "Привет, дружище! Сколько лет, сколько зим?! Давай-ка почеломкаемся по-нашему по-православному троекратно!". То есть, вот не надо добивать. Присмотритесь, а как верующий реагирует на ваше дружелюбие. Не оскорбился ли?
Осторожность теперь и ещё раз осторожность! На всякий случай ещё раз выясните, кто из ваших знакомых верит бога. (Кстати, перестаньте писать "бога" со строчной! Только с прописной! И если вы верующий, то не забудьте оскорбиться если вместо буквы "о" стоит прочерк!) Составьте список верующих и регулярно его обновляйте. Мало ли что! Сверяясь со списком, внимательно и придирчиво изучите, как чувства верующих отражаются в их мимике, жестах, интонациях, модуляциях, прокрастинациях.
Соствьте список возможных оскорблений (только никому не показывайте, чтобы не рисковать!), продумайте, как их избегать. Не нужно крайностей: если вы всё время будете молчать и отвернётесь к стене, это может быть сочтено за оскорбление игнорированием. При разговоре сохраняйте контакт глазами с верующим и постарайтесь придать вашему взгляду выражение сочувствия.
Кивайте, подтверждайте правильность слов собеседника, но следите за смыслом сказанного, за изгибом мысли, возможно, вас будут проверять и скажут нечто риторическое, подтвердив которое вы впоследствии пожалеете, что слушали невнимательно.
Избегайте места скопления верующих. Что может быть приемлемо для одного, другого верующего непременно оскорбит. Воздержитесь от размахивания руками, не убирайте руки в карманы, не кричите и лучше не говорите слишком громко, также лучше воздержаться от бега и езды на велосипеде вблизи верующих, это все может спровоцировать их на гнев, обиду, желание догнать и вцепиться в икроножную мышцу зубами. Если это произошло, сдержите страх, гнев, всё прочее, тем более, если вы думаете, что вы неверующий. Не начинайте кричать, размахивать руками, бить верующего по голове, это всё может привести к спазму челюстных мышц и ваша икроножная пострадает ещё сильнее.
Попробуйте заговорить с пострадавшим ровным, спокойным тоном, только не о религии и не чувствах. Лучше о погоде, огороде, удоях и видах на урожай. Только, пожалуйста, никаких цифр и обобщений. Дождитесь, пока хватка ослабнет. Извинитесь, что вас удалось прихватить не с первого раза и узнайте, не нужна ли пострадавшему от ваших оскорбительных действий медицинская помощь.
Кстати, вы наверняка поняли, что тут не обойтись без страховки с максимальным расширением.
Обсудите это с вашим адвокатом, и внимательно следите за правоприменительной практикой, она наверняка подскажет, каких ещё ситуаций следует избегать в дальнейшем.

последнее время всё больше и больше (спасибо терапии) радуют люди поучающие. человек поучающий, homo magistralis, педант (значение этого слова лучше всего сверить по далю, он замечательно с ним разобрался). их радость -- собственная правильность, безупречность или хотя бы точное представление о правильности и безупречности, которым они спешат поделиться с ближним. о языке, о быте, о законах, об устройсте мира, о том, как быстро исправить жизнь того, кто не сведущ в этих вопросах.
одно из самых смешных явлений в жизни, которым вдохновлялись ещё мольер с сумароковым.
(несколько грамматических, лексических и семантических ошибок в тексте подущены умышленно, в дань уважения к явлению.)

на меня вчера напал немец. во дворе.
я еду в горку, а он — видит, что я еду в горку, но сверху пикирует на меня на мазде. не кошерно, конечно, для немца, но это я чуть позже узнал, когда он натурально из машины выскочил, чтобы мне доказать, что я должен сдать задом с горки.
— вы кто? — оторопел я.
— я — немец, — возразил он. — а вы кто?
— я — гражданин этой страны, в горку еду.
— так по правилам, вы должны уступить!
— правда, что ли?
— да!
типа мешаю ему к параду готовиться.
ну в общем я от такой наглости понял, что передо мной фашистский выродок и так ему об этом и сказал.
так этот мне на бреющем:
— фашист?! а следующий свой отпуск в германии проведёте?!
тут я его, конечно, упустил. уступил я ему дорогу, как гостю столицы. но зря. не слушал он, что я ему сказал на это. побрил и сдристнул с горки.

вчера засыпая или просыпаясь сегодня с этим, я понял что это. "больше чем жизнь" - пришло на ум. я спросил, что это? и сразу ответил.
жизнь - то , что дали мать с отцом. это очень много. за это нужно поехать сказать спасибо отцу, которого не видел уже больше 20 лет.
но есть кое-что, без чего жизнь становится никчёимным сооружением из ожиданий, занятий, усилий, слов, созерцания, оценок.
вот за окном метель, вроде бы без смысла, а из центра так просто не выбраться. разве на метро.
несколько часов назад в "пурпурном легионе" я наугад купил okiesippi blues. и спросил у парней, есть ли ещё что-то такое, потому что подбирал подарок другу, но понял, что послушав, могу не отдать.
- нет! откуда? пусто всё, - говорят парни. - этот вон вчера по пересылке пришёл.
- а может, старики есть бразильские или кубинские?
- да откуда? пусто всё!
я выдохнул. но подумал, так не бывает. бывает по-другому. снова пошёл к новинкам и нашёл dedicated стива купера. сел в тачку, запустил сначала купера. понял: расстаться не смогу. потом то же случилось с уотермелоном слимом.
так мой друг, не зная того, сделал меня счастливым. больше ли это чем жизнь? а то!
я теперь сижу и думаю, как быть? где взять ещё одного слима или купера? потому что, где взять губную гармошку я знаю.

- ну и кто это был?
- две огромные обезьяны и курица.
- так и писать?
- ?!
- так и пишем: две обезьяны и курица?
- да! почему вы мне не верите?
- видишь ли, малыш, если я так напишу кому-то из нас придётся показаться мозгоправу. ты хочешь, чтобы я вызвал доктора?
- нет, конечно! а что теперь делать?
- я думаю, мы напишем, что на тебя напали неизвестные в костюмах двух горил и одной курицы. годится?
- йоу!.. но если мы так напишем, как я верну свой велосипед?

сиамский кот с таким дурацким именем достался нам при довольно затейливых обстоятельствах, которые сами по себе заслуживают отдельного описания и анализа, так как хорошо отражают настроения в среде творческой интеллигенции 70-х и проливают свет на тайны, сокрытые в голове сексуально привлекательных молодых женщин, привлекательных настолько, что нет никаких сил терпеть и приходится стремглав седлать мотоцикл и мчаться на станцию следом за рейсовым автобусом, уносящем любимую прочь-прочь.
но, блядь, сколько же можно об интеллигенции 70-х?
кот был уже взрослый. ему было три года. изысканно-кофейная морда, голубые глаза, трубный глас, когда надо что-то потребовать и невыносимо дружелюбный характер. кот был влюблён в моего папу до такой степени, что спал, положив голову ему на испаньолку, когда тот что-то говорил - а говорил он постоянно, - смотрел папе в рот, устраивал истерики из-за недостатка внимания, совсем как его бывшая хозяйка, и когда ему, коту, нужно было справить нужду, справлял её, балансируя на краю унитаза. с малой нуждой он справлялся легко. с большой было непросто, он каждый раз сваливался и выходил из туалета с мокрыми лапаи и хвостом.
когда некоторые мудаки говорят, это невозможно без дрессировки, я только улыбаюсь, вспоминая блонда. папе никогда в голову не приходило его дрессировать. он лишь отвечал взаимностью на самозабвенную кошачью любовь: он например мог отстоять огромную очередь за ледяной рыбой - "ледяная", это не фигура речи, а порода рыбы, - понять, что она кончается - у нас в 70-е все постоянно кончалось, в первую очередь то, чего никогда не было, поэтому приходилось доставать (это тоже заслуживает отдельного описания, но тоже сколько ж можно?), - и кончается за два-три человека до финиша, протиснуться ближе к весам и хорошо поставленным актёрским баритоном произнести:
- оставьте мне граммов триста!
брали-то по два-три-четыре килограмма. толпа, уже озверевшая от ожидания и безнадёги, злобно отбрёхивается:
- да, какие триста! ты что ими наешься?
и тут папа, ещё не понимая, чем чревато откровение:
- да я не себе! я коту!
волна народного гнева, конечно, сработала чётко. лебяную рыбу ели сами, кормили ею семьи и почитали в статусе манны небесной.
кот блонд был невыносимо интеллигентен, ни разу не выпустил когти по злобе, никогда не мстил даже за несправедливость, выходил во двор гулять на поводке, очень хорошо понимал, кто в доме хозяин, когда приезжал в гости к деду. никогда не забуду, как блонд наверное с полчаса, медленно, как во сне, побеждая смертельный ужас, крался от двери к дивану деда, вскарабкивался на него и, подобострастно пригибая голову и прижимая уши, попытался занять место у деда на коленях, но не смог. он на дрожащих лапах пересёк эту страшную черту, спрыгнул на пол и дал дёру.
кот блонд ходил гулять на поводке, встречая неизменно пристальны интерес всей марьинорощинской кошачьей банды. я не любил выгуливать кота, уж больно это по-идиотски выглядело, но что я мог поделать в свои десять лет? приходилось. однажды коты до того обнаглели, что обступили нас плотным кольцом и, издавая утробные звуки, стали кольцо сжимать. мне было больше интересно, чем страшно. но потом страшно стало котам, когда блонд, выбрав самого здорового кота с оторванным ухом и покоцанной мордой, ввалил ему молча и от души, сорвался с поводка и скрылся следом за ним под забором в стремлении догнать и добить.

утром в субботу я заезжаю на кружку black eye с молоком в starbucks в камергерском. я кажется неправильно произношу eye. но даже если если правильно, приходится переводить "свежесваренный кофе с добавлением двух эспрессо", это ведь неделю выговаривать. мама, почему они ведь не учат матчасть?
потом я недолго жду. в камергерском страбаксе обязательно что-то начинает происходить. нужно только подождать. вот и в этот раз: они начинают мыть витрины. сами без специально нанятых людей. используя то же оборудование, но с другим результатом. правую витрину при этом вымыть невозможно, потому что к ней не подобраться из-за летних стульев, столиков и зонтов, сложенных в баррикаду.
два стула и столик приходится оттуда вынуть, когда двое парней из приказного сословия (теперь это называется "менеджеры среднего звена") выражают активное желание покурить на улице с комфортом. некоторые девочки берут на вынос и останавливаются на улице неподалёку, что пить кофе, покуривая. они не требуют себе стульев. студентки.
три менеджера из провинции устраиваются между мной и моим видом на улицу. один из них как-то уязлён обстоятельством, что нужно самому брать сахар и трубочки. зачем ему трубочки? не спрашивайте, возможно потому что он только что получил стакан с крышкой, а в крышке дырочка. я пропустил, как он представился баристо. он своё недовольство он конвертирует в желчь: "это для бомжей что ли?" двое товарищей уязвлённого не знают чем ответить, люди кругом. тогда уязвлённый повторяет: "это для бомжей что ли? надо там всё брать."
они перебрасываются репликами, уязвлённый закуривает.
тут-то и звучит нечто из разряда аберраций слуха, то есть есть вещей, которые я отношу в рубрику "ослышался", уж очень они хороши своей абсурдностью. "костя троян, которого убили банкиры". это говорит уязвлёный. мне бы давно ему подсказать, что здесь не курят, но я жду продолжения. продолжения нет. они бормочут тихо. профессионально. как на зоне, чтобы ни крошки не досталось наседкам.
эх! я подсказываю. "да?" практически без вызова переспрашивает уязвлённый. "да", — подтверждаю я. он аккуратно тушит сигарету в крышку с дырочкой.

исповедь лены костылёвой напомнила, как мы пытались теми же методами сделать жунал "столица". сначала её год мурыжил глеб пьяных. потом со снисходительной улыбкой запустил сергей мостовщиков.
мы, конечно, старались как могли. но в отечественной журналистике часто встречается приём, когда подготовительный период (за чем бы он ни был нужен) проводит подрасстрельная команда, на которую списываются все грехи, а лавры успеха достаются достаются тем, кто приходит на смену, снисходительно усмехаясь вслед первопроходцам. которые были в принципе ничем не хуже, а может быть и лучше, но сослужили службу расходного материала.
но вот для вашего развлечения текст из тех, забытых времён тренировочной "столицы". написан мной по заказу на тему "как я стал журналистом".

( текст частично опубликован в сигнальном, домостовщиковском номере столицы, выпущенном тиражом 1 000 экземпляров. я даже не помню, что там )

рецепт пожарских котлет, конечно, придумал князь пожарский. в во времена, когда в стране было много дешёвого польского мяса. потом, конечно, из человеколюбия перешли на курятину.

если отвлечься от законов рекламного рынка, гламура и галантереи, а припомнить, что фотография помимо искусства угождать является искусством самим по себе, то есть - лабораторией по изучению жизни на земле художественными методами, то на поверхность всплывёт жирное пятно из стереотипов восприятия, шаблонов воспроизведения и комплексов, навязанных толпе приматов с фотокамерами. подписи к фотографиям в интернете стали кладезем для изучения этого патологического пятна на совести современной российской фотографии. "горизонт завален! нога неудачно отрезана! пересвет на щеке! зачем вы так девушку покалечили? пугающая рука!"

люди с проблемой восприятия кадрирования и перспективы пытаются навязать свои представления не туристу с мыльницей, а вполне сформировавшимся авторам, ведущим нетривиальный поиск в области как никогда доступной, но так и не понятой, не исследованной до конца. когда кто-то из комментаторов говорит, что у него возникает "ощущение инвалидности" при виде оказавшейся за рамкой или в перспективе руке или ноге, я представляю, что было у комментатора за детство и что за мать (ведь как известно нам из курса психологии, большинство детских травм нанесены матерью)? мне становится интересно, в чём причина такого испуга, начинаю расспрашивать, и в большинстве случаев комментатор проецирует обиду: "ну, если вы так реагируете на замечания, я вообще не буду вас комментировать". то есть человек не хочет взять на себя ответственность за свои чувства и попробовать проанализировать, что твориться в его душе и заставляет делать замечания только лишь на основании своих узких представлений о прекрасном.

почему люди, без проблем воспринимающие портрет или голову, где "обрезается" половина тела или "отчленяется" голова, вдруг пугаются ушедшую за рамку ногу или руку? современная фотоиндустрия давно пренебрегает такими вещами. лучшие глянцевые журналы про моду, которым сам рынок велел заботиться о том, чтобы потребитель не фрустрировался изображением, публикуют фотографии, где мосс, водянова, йовович помещаются на странице не целиком, а ноги, руки, даже головы (кто бы мог подумать!) уходят под обрез страницы. в чём же проблема? я догадываюсь, что в самоотождествлении с персонажем и наложении страха увечья.

ошибаюсь? оставим это психологам. меня занимает этот аспект в восприятии фотографии и с другой точки зрения. ещё до того, как родченко объявил фотографию искусством, с ракурсом, перспективой и деталью работали многочисленные живописцы и графики. работали, осознанно бросая вызов современникам, возбуждая их не только публиковать хулительные замечания в прессе, но даже плевать - в физическом смысле - на холст. эдуард мане своей "олимпией" в - обратите внимание - 1865 году. мане всего лишь нарушил салонный канон, изобразил богиню проституткой. почти такой же скандал тремя годами ранее вызвала работа "завтрак на траве", где почтенную публику смутила обнажённая подошва, обращённая с холста к публике. мане был, конечно не первым, кто будировал общественность, нарушая общепринятые представления о том, какая "должна быть картина", но потом пошло густо. матисс и пикассо с удовольствием ломали своим персонажам конечности, нарушали пропорции, разбрасывали части тела так, чтобы это производило неизгладимое впечатление на зачумлённого романтическими и галантными представлениями о живописи зрителя.

нарушение общепринятых представлений - не "есть гуд" или "бед", а есть метод выявить определённые аспекты восприятия и сыграть на них. а, возможно, и установить причины реакций. если угодно, назовите трюк "бросанием вызова", хотя это не так. фокус ли это или добротное исследование реальности, данной нам в свете и тени, но фотограф использовал, использует и будет использовать его в своей работе, если его не устраивают устоявшиеся рамки восприятия.

так называемые "ошибки" порой создают новый "большой стиль", как это произошло сравнительно недавно в газете "коммерсант" под руководством эдди поппа. все эти взбесившиеся тени, люстры на головах, искаженный разнообразными гримасами лица сделали новое лицо российской фотожурналистики, обращённой к истеблишменту. это тоже довольно рамочное направление оказало и оказывает влияние на российскую фотографию - стагнирующую в своём развитии - вцелом. это тоже не хорошо и не плохо. это факт.

факт, как любая фотография, которая никому ничего не должна: она не должна радовать, тешить самолюбие, пугать и уничтожать. фотография это и не делает. все чувства и эмоции испытывает зритель, часто перекладывающий ответственность за них на снимок и его автора: зарезали, покалечили, напугали. или ещё хуже - показали голого ребёнка, поощряют педофилию! впрочем, это уже к разговору о роли рекламы в формировании восприятия изображения, то есть, оставим на потом.